Татьяна и Сергей Владимирские
Руководители лауреата международных фестивалей и конкурсов Народного ансамбля России "Гренада"

Во время нашего пребывания в Аргентине импресарио избрали для нашего проживания небольшой пансион с громким названием "Отель "Оренсе". Скромность его апартаментов, впрочем, нисколько не смущала наш закаленный гастрольной жизнью коллектив, и, не вдаваясь в явные минусы нашего временного жилища, мы старались обнаружить в нем удачно скрытые плюсы. Ну, например, в какой еще гостинице так приветствовали бы наши музыкальные разминки? Где еще можно было бы в любое время суток так уютно посидеть на кухне с друзьями под веселое кипение чайника на плите? Прямо как дома, в Москве. И друзья - со всего Буэнос-Айреса - все шли и шли на огонек отеля "Оренсе", что на Бартоломе Митре, между улицами Уругвай и Талькауано…
Артистическая жизнь до краев наполнена событиями, и поэтому те чудесные часы в ноябре-декабре 1990 года уже два месяца спустя казались давней, прекрасной, почти неправдоподобной историей. Как вдруг… "Аргентина, Буэнос Айрес, улица Бартоломе Митре" - адрес выгравированный на медной табличке потряс нас, как удар молнии. Снова и снова читали мы витиеватые буквы, словно пытаясь убедиться, что это не сон. Тысячи, тысячи километров отделяли нас от Южной Америки. Не широченная Ла Плата, а небольшая речка Саранка пробегала под нашими окнами. И не было ни малейшего сомнения, что ни один из спешащих на работу или в магазин жителей города Саранска, столицы Республики Мордовия, слыхом не слыхивал, что в прошлом веке боролся за единство своей страны мужественный аргентинский военачальник и талантливый журналист-летописец Бартоломе Митре. И было нереально предположить, что кто-нибудь в Аргентине знает о далекой Мордовии. Но вот тут-то мы и ошиблись. И об ошибке нашей свидетельствовала табличка с точным адресом - кто, где, и даже когда, а тем более почему узнал в Аргентине о Мордовии. Но для того, чтобы понять, что за узы связали между собой столь далекие и непохожие края земли, нам придется перенестись не только в пространстве, но и во времени.
Эта история берет начало на Мордовской земле, где исстари проживали люди, принадлежащие к разным народностям, крупнейшими из которых были эрзя и мокша. Хоть жили они вблизи от Волги, которую называют Великой Русской Рекой, но с русскими не смешивались, хотя и не враждовали никогда. Эрзя и мокша интересовались не военными игрищами, а простым крестьянским трудом. Когда-то, очень и очень давно по их землям проходили торговые пути аж из самой Индии - об этом воспоминания сохранились в убранстве женщин Мордовии в виде ожерелий или вышивок с использованием роскошных экзотических раковин - каори, вывезенных пришлыми купцами с дальних океанских берегов. Пожалуй, тем и заканчивались бы связи этих земель с заморскими местами. Но вышло иначе. И широко распахнуть окно в незнакомый мир суждено было простому мордовскому мальчишке по имени Степан Нефедов.
Степан родился в бедной семье крестьян-эрзя в 1876 году. Тогда его родная деревня Баево на берегу реки по имени Бездна, как и другие села и деревни Мордовии была настоящим кладезем народных традиций. Представьте себе утопающие в зелени дома с резными украшениями, резную деревянную утварь, девушек, украшенных, как весенние деревца. Для эрзя характерно обожествление березы, так же как и для их соседей - чувашей - вера в божественную силу дуба. Березка - это невеста, невесту в свадебных обрядах сравнивали с березой. Только не говорится в этих песнях - тонкая, как березка: это качество для мордовских женщин вовсе не привлекательное. На невесту надевали по 5-10 вышитых рубах одна на другую, да еще сверху подпоясывали типично мордовским женским набедренным одеянием, сделанным из вымоченного в меду конского волоса - эдакая шуршащая пышная юбочка, без которой женщина-мордовка на улицу ни за что не выходила. На ноги натягивались высокие, толстые, вышитые носки. Получалась пышнотелая, нарядная - ну, сразу видно: берут в дом сильную работницу, добрую да умелую - вышивка вся самой девушкой годы и годы к свадьбе готовилась. Вот и говорили о невесте - крепкая, как береза, ноги, как березовые стволы.
Одухотворенность дерева, его проникновение в быт, украшавшее тяжелую жизнь крестьян, наверное, глубоко запало в душу впечатлительного мальчика. Через много лет, на другом континенте проснется в нем мечта о высвобождении души дерева, и реализация этого стремления потрясет всякого, кто увидит скульптурные работы Степана Нефедова.
Но до этого было еще много-много странных событий, позволивших талантливому крестьянину вырваться из узкого мирка нищеты. Еще в раннем детстве мальчик умудрялся делать свои первые скульптуры из речного ила, писать портреты близких на стене и потолке, когда укладывался спать на печку. Став чуть постарше, уходил после изнурительного дня работы подальше в лес, собирал там странные корневища и сучья, превращая их в прекрасные изделия. Отец Степана - единственный в деревне грамотный человек, самостоятельно научившийся читать, - решил что сыну надо учиться, и, дав ему 3 рубля, отправил во взрослую жизнь, в большое село учиться иконописи. Так Степан и поступил. Мыкался он по иконописным мастерским, терпел и унижения, и побои перепившихся "учителей", но жадно вникал в процесс живописи, осваивался в мире красок. Обучался он и столярному ремеслу - потом все, все пригодилось. В 1896 году, двадцатилетним, он впервые увидел настоящее живописное полотно - это было на нижегородской ярмарке, где в выстроенном купцом Морозовым специальном павильоне, а точнее, в обычном сарае выставлялась картина Врубеля. Его искусство так поразило юношу, что по его собственным воспоминаниям он едва не лишился дара речи. С тех пор и решил он бесповоротно - бросить иконопись, добраться до Москвы, получить художественное образование. Что это значило для человека "низкого сословия", да к тому же "инородца" - в царской России каждого из этих минусов хватило бы, чтобы забыть навеки о сверкающих вершинах высокого искусства - может понять лишь тот, кто ступал на этот тяжкий путь. Степану Нефедову повезло. Несколько известных русских художников - людей чрезвычайно прогрессивных, пекущихся о просвещении народных масс, заметили юного эрзя и помогли ему. А вскоре дорогу Степану стали пробивать сами работы Нефедова. Они имели колоссальный успех. Италия, а затем и Франция широко распахнули двери выставочных залов перед доселе никому не известным художником и скульптором. Рецензии в газетах пестрели такими эпитетами, как "талантливый, гениальный". Европейского зрителя потрясли скульптуры "Последняя ночь" и "Расстрел", рассказывающие о расправах над участниками революционных движений России. Эти работы, созданные не без влияния импрессионизма, в то же время столь явно были отмечены индивидуальностью автора, что произвели настоящую сенсацию. Еще бы - европейская техника в сочетании с экзотическим восприятием мордовского крестьянина! Чтобы в мире узнали о его родине, о его корнях, Степан Нефедов принял псевдоним "Эрьзя" (это имя он писал с мягким знаком - в отличие от написания имени его народа). Но на родине художника ждало разочарование: все его победы за рубежом мало волновали соотечественников. Правда, в мордовских краях началось движение за создание музея талантливого земляка, но русское правительство, возмущенное тематикой его работ, не дало санкции на осуществление подобного "вольнодумства". В своей жизни Эрьзе не раз приходилось принимать "холодный душ" на родине после горячего приема в дальних краях…
А между тем - лестные предложения для проведения выставок. Несколько раз представлял Эрьзя за рубежом Советскую Россию, чьи идеалы он разделял с восторгом. И вот, после успешно проведенной в Париже персональной выставки, Эрьзя получает предложение выставить свои работы в далекой Аргентине. Бывают в жизни события, в корне меняющие ход судьбы. Именно так произошло в 1927 году, когда Эрьзя ступил на борт корабля, увозящего скульптора и его работы в загадочный Буэнос-Айрес.
Что увидел Эрьзя, прибыв - наверняка после тяжелых перипетий трансокеанского путешествия - в столицу Аргентины? Морской порт в устье реки Ла Плата, вернее целый портовый квартал, своего рода морские ворота города Буэнос-Айрес, - до сих пор любимое место жителей аргентинской столицы, которые по всей Латинской Америке зовутся не иначе как "портеньос" - жители порта. Дома близко-близко подступают к воде, словно мечтают стать кораблями и отправиться в дальние путешествия. Они и вправду обликом в чем-то неуловимом напоминают старинные океанские суда, а частые наводнения нередко будто стремятся смыть их с вечных стоянок. Здесь все проникнуто духом моря - и магазинчики, где продаются компасы, секстанты и канаты, и бочки с любимым напитком моряков - ромом, и кабачки, где можно беседовать с друзьями, облокотившись на отполированный солеными ветрами штурвал. Но есть здесь и такое, чего не увидишь больше нигде, хоть весь мир пересеки. И это тоже, конечно же, не мог не отметить прибывший в Буэнос-Айрес художник. И это - начинающаяся прямо здесь в порту улица аргентинского танго - Каминито. Страстные, томящие душу мелодии и сегодня кого хочешь сведут с ума. И можно представить себе, как же здесь было тогда, когда живы были корифеи, перечисленные теперь на мемориальных табличках Каминито. Из каждого окна лились чарующие звуки бандонеона, хроматической гармоники - детища немецкого учителя Генриха Банда, с первыми эмигрантами из Европы прибывшего в Аргентину. Тут и там прямо на улице играли музыканты, и пары соревновались в искусстве исполнения великого танго. А среди танцоров и музыкантов непременно появлялись и художники. Нынче пропорции изменились - меньше стало на Каминито музыкантов, больше художников, но и в их картинах продолжает жить танго далеких 20-х - 30-х годов.

Здесь по стертым камням Каминито бродил художник с загадочным для любого аргентинца именем Эрьзя. Его тянуло в порт, где казалось, что находишься поближе к родине, без которой ему всегда было тяжело в многочисленных путешествиях. Здесь в портовом районе Ла Бока он и встретил большую любовь своей дальнейшей жизни. Любовь столь сильную, что не отпускала от себя долгие, долгие годы. Обличье ее было странным для постороннего взгляда, но взгляд художника устроен иначе. Когда портовые грузчики тащили со складов и сваливали на причал тяжеленные комли, стволы и сучья дерева кебрачо, они и представить себе не могли, что рядом стоит человек, видевший в этих корягах то искаженное ужасом, то озаренное счастьем лицо, то порывом ветра разметавшиеся женские волосы, то взбитую, точно пена морская, бороду старика. Застывшая в причудливом, доселе незнакомом дереве кебрачо музыка, потрясла зашедшего в порт. А прикосновение к новому материалу, не желавшему покориться человеческой руке, точно приворожило художника. Это была настоящая любовь. Трудная, приведшая к многим лишениям, но счастливая, обогатившая мир изумительными плодами этого чудесного союза. Эрьзя попытался было выяснить у грузчиков, как называется это диковинное дерево, но его словарный запас испанских слов был столь невелик, что разговора не получилось. Скульптор не спал всю ночь, а наутро разыскал своего соотечественника, который мог объясняться по-испански, и пошел с ним в порт. Там он и услышал впервые в жизни это магическое слово, перевернувшее его жизнь - кебрачо.

Дерево кебрачо - одно из самых загадочных явлений, обитающих в сельве, простирающейся на севере Аргентины. Мощные 15-20-метровые гиганты обожествляются индейцами, с почтением взирающими на гордых исполинов. Стойкость деревьев вошла в поговорку, когда хотят выразить свое восхищение несгибаемым, мужественным человеком, его сравнивают с деревом кебрачо. И вправду в природе найдется не много столь крепких естественных материалов, а среди деревьев кебрачо - король королей. Немало лесорубов обломали свои топоры об его непоколебимые стволы, а на дереве и веточка не дрогнет. Кстати, поэтому и зовут его "кебрачо" - "обломи топор". Дерево это к тому же тяжелое, оно легко тонет в воде, но зато, затонув, и тем самым нарушив традиции, свойственные его собратьям-деревьям, оно продолжает демонстрировать свой особый нрав, ибо не только не гниет в воде, как свойственно древесине, но и даже лучше сохраняется, веками оберегая свою тайну.
Оценили ли кебрачо аргентинские поселенцы? Может, мстя ему за несговорчивый нрав, а может просто не поняв душу дерева, пустили его на производство железнодорожных шпал - дело, конечно, полезное, но… И нужно было, чтобы из далекой-предалекой России приехал художник, чтобы нежное сердце кебрачо открылось изумленному человечеству.
Да, увлекшись кебрачо, Эрьзя уже не мог уехать. Небольшая мастерская оказалась заваленной никому доселе не нужными обрезками дерева, сучьями, кусками стволов, обезображенных наростами. А после окончания работы эти совместные творения природы и художника превращались в портреты людей, мифологических героев. Ныне в музеях и выставочных залах можно встретить изображения знаменитых личностей, словно из пены морской, выходящих из волшебной древесины: Лев Толстой, Бетховен, Александр Невский. А рядом - десятки лиц простых аргентинцев, парагвайцев, боливийцев. Эти работы Эрьзя не сопровождал именами позировавших. Названия просты: "Портрет аргентинки", "Портрет боливийца", "Портрет парагвайки". Но, может быть, сами герои или их потомки узнают и допишут имена запечатленных в скульптурах? Фантастичность работ Эрьзя столь авангардна, что позволяет сейчас, спустя много десятилетий, считать их современными, а порой и гостями из будущего. Вот скульптура "Музыка Грига", а вот "Моисей", "Каприз леса", "Сон"… Невероятное впечатление производят варианты страдающего Христа. Моисей из светлого сверхпрочного аргентинского дерева альгарробо, и из кебрачо выполненный Иоанн Креститель… Мистическое действо происходило тогда в аргентинской мастерской мордовского художника.
Он так и остался беден - несмотря на обилие созданных произведений, несмотря на выгодные заказы. Эрьзе, например, был заказан портрет принца Уэльского, будущего короля Англии. Тогда почему же бедность? Дело в том, что полученные деньги он почти всегда тратил на покупку новых материалов. К тому же Эрьзя почти никогда не продавал свои работы, сберегая их для возвращения на родину, о которой грезил долгие годы. На все выгодные предложения о продаже он отвечал всегда одно и то же: "Я человек бездетный. Скульптура - мои дети. А кто же продает детей?" Это раздвоение между стремлением к родным берегам и жаждой воплотить свои мечты в редкостной красоты материале приводили к созданию таких серий работ, передающих психологическое состояние, как "Отчаяние", "Тоска", "Горе".
И он решил вернуться. Несмотря на то, что планы - один грандиознее другого роились в голове этого незаурядного человека. Одним из подобных проектов было преобразование двух гористых островов, очерчивающих бухту Рио-де-Жанейро Пао де Асукар, в композицию из двух огромных лежащих львов, как будто охраняющих вход в бухту. Этот проект публиковался в Латинской Америке как "Гигантский проект Стефана Эрьзи". Другой разработкой стало превращение одной из вершин Андского хребта в гигантскую фигуру героя-освободителя Аргентины Сан-Мартина. Но ни тому, ни другому плану не суждено было осуществиться. Хотя знающие о предложениях с восторгом принимали их эмоционально, но технически, да и с финансовой точки зрения эти проекты явно обогнали свое время.
В 1950 году в Одессу из Буэнос-Айреса приплыл корабль с одним-единственным пассажиром на борту. Этим пассажиром был Степан Эрьзя, а трюмы корабля были забиты до отказа скульптурами из древесины кебрачо и альгарробо. Не будем идеализировать, встреча эта оказалась куда прохладнее, чем ожидалось издалека. Поневоле возникла аналогия о возвращении художника на родину в 1914 году из Парижа. Тогда журнал "Рампа и жизнь" (№2, 1914 г.) поместил такую заметку: "В Москву приехал известный всей Европе и Америке скульптор-мордвин Эрьзя. Грустный вид у скульптора. У нас ведь, известно, писать и говорить будут сколько угодно, а когда дойдет до дела, начинают глубокомысленно замечать: "Раз ему хорошо жилось в Париже и Риме, зачем он приехал в Россию?!" А Эрьзя объясняет: "Я истосковался…"
Через 36 лет, похоже, мало что изменилось. Правда, крупные выставки, организованные в Москве и в родной Мордовии, наверное, были важным этапом в биографии Эрьзи. Но далеко не тем завершающим аккордом, что необходим был мятежному маэстро.
Всего девять лет прожил скульптор после возвращения домой. Этот период не стал богатым в творческом отношении - именно это и позволяет думать, что от встречи с родной землей Эрьзя ждал другого.
И все-таки исключительно важно, когда жизнь художника завершается не строкой, где поставлена дата его кончины. В этом отношении у Эрьзи счастливая судьба. Благодарные его земляки с 1960 года организовали постоянно действующую выставку шедевров Эрьзи, через несколько лет в Саранске был создан музей, где собрано подавляющее большинство его работ. Скульптуры Эрьзи ныне выставляются в Будапеште и Токио, Новосибирске и Париже. В Саранске в последние годы выстроено несколько новых гостиниц - для тех многочисленных туристов, которые едут отовсюду, чтобы своими глазами увидеть экспонаты музея, посвященного Эрьзе. Здесь не только работы художника, но и предметы, окружавшие его при жизни. И среди них массивная пневматическая дрель с металлической табличкой. Казалось бы, вещь, вовсе чуждая теме нашего рассказа. И однако… Какой знакомый адрес на ней! "Аргентина. Буэнос-Айрес, улица Бартоломе Митре, дом 1399". Пусть ее история станет последней главой этой притчи о мордовском скульпторе, охватившем крыльями своего таланта столь дальние земли, объединившем в своих работах Аргентину и родную Мордовию.
Кебрачо, о котором мы так много узнали благодаря скульптурам Эрьзи, никому не покорялось до встречи с этим удивительным чужестранцем, разгадавшем душу дерева. Твердость древесины, которую не брали обычные инструменты резчиков по дереву, словно специальным заслоном становилась на пути экспериментаторов. Эрьзя перепробовал десятки вариантов, но дерево оставалось неприступным. И тогда в ход пошла… бормашина. Остроумный способ позволил передать в скульптурах тончайшие нюансы чувств. Но Эрьзю тянуло к масштабным произведениям, сопоставимым с масштабами самого дерева-гиганта. И вот тут-то и родилась идея вместо изящной бормашины использовать мощную пневматическую дрель. Именно такая продавалась в мастерской братьев Гольденберг на улице Бартоломе Митре. Осененный догадкой, Эрьзя вышел из своей студии, пересек залитую солнцем улицу Уругвай, прошел мимо пансиона с громким название "Отель "Оренсе" и направился к мастерской, растворяясь в лучах заходящего ослепительного светила…
Через несколько месяцев после первого посещения музея Эрьзи в Саранске авторы этих строк вновь оказались в Аргентине, в ее столице Буэнос-Айресе. И, конечно же, первым делом отправились на улицу Бартоломе Митре в надежде найти дом, где располагалась мастерская братьев Гольденберг. Нас ожидало горькое разочарование - на месте мастерской высилось ультрасовременное здание банка из стекла и бетона. Оставалась еще надежда на то, что, может быть, кто-нибудь вспомнит, да-да, обязательно вспомнит скульптора из России, который иногда заходил в мастерскую братьев Гольденберг… Надо только пройтись по маленьким магазинчикам, стареньким лавчонкам, которые сохранились еще с тех пор, и спрашивать нужно не молодежь, равнодушно пожевывающую чуингам, а людей пожилых, стариков, которые много видели и много знают. Но на все наши распросы аргентинские старики только отрицательно покачивали головами. И вдруг в колониальной лавке, что прямо напротив бывшего дома братьев Гольденберг, мы наткнулись на ее почтенного хозяина - дона Луиса, который сказал, что неоднократно видел здесь одного русского (он сказал по-испански "эль русо"). Этот "эль русо", по словам дона Луиса, покупал у братьев Гольденберг сверла, и дон Луис не мог понять, зачем этому человеку столько сверл - у самого дона Луиса одно сверло, а служит оно ему уже лет 45. Дона Луиса так и подмывало удовлетворить свое любопытство. И вот однажды, когда русский человек проходил мимо, дон Луис пригласил его на чашечку аргентинского чая-мате. Русский не стал отказываться от приглашения - было самое жаркое время суток - послеобеденная сиеста. Сели в тени в деревянные кресла с широкими поручнями, чтобы удобнее было ставить стаканы с прохладительными напитками, и приступили к древнему индейскому ритуалу наслаждения мате. Мате придумали индейцы - коренные жители здешних мест. Только им в голову могло придти заваривать измельченные листья и веточки дерева мате. Оказалось, что мате прекрасно заваривается не только в горячей воде, но и в ледяной, наливаемой прямо из термоса. А уж жажду мате утоляет как никакой другой напиток. Но самое главное, мате располагает к беседе - его пьют из небольших сушеных тыквочек с помощью серебряных трубок с ситечком на конце…
"Ну, какой он был? О чем вы с ним разговаривали?!" - не выдержали мы. "Очень приятный, симпатичный человек, глаза добрые… А поговорить мы с ним так и не смогли. Я не говорю по-русски, а он не знал испанского. Так я и не узнал, зачем ему столько сверл". Мы рассказали дону Луису об Эрьзе и на память подарили ему альбом с фотографиями скульптур из кебрачо и альгарробо. Он тут же выставил его в витрине. "Может быть, проходя мимо, кто-нибудь узнает эти работы и вспомнит об этом "эль русо"?"…